Хроники Б-ска + - Кофе понедельника

На месте теперешнего киноконцертного зала «Дружба» находился дивной красоты заросший деревьями холм, почти отвесно нависавший над базаром. Выходя главным фасадом на улицу Калинина, высился полуразрушенный старинной постройки собор, одно из главных украшений старого Б-ска. Холм поднимался сзади собора круто вверх, метров на 30 – 40, а затем почти отвесно обрывался. В этом месте, у основания холма, сохранились остатки то ли крепостной стены, то ли каких-то построек. В одной из них располагалась керосиновая лавка.

С лицевой стороны собора, по обе стороны от главного здания, шли приземистые кирпичные одноэтажки, в которых разместились магазинчики и автостанция. Сам собор употребили под склад облкинопроката. На вершине холма сохранились звонница и двухэтажный деревянный особнячок. Справа от собора, на улице, ведущей к деревянному мосту, находился двухэтажный кирпичный дом с остатками ажурных металлических ворот. На первом этаже его находился магазин «Одежда», на втором – бюро инвентаризации.

…Собор долго не сдавался безбожным властям. В тридцатые годы сумели уничтожить только главный вход и купол. Уже после войны его стены регулярно крошили, ломали отбойными молотками специально выделенные солдаты. Не сумели осилить собственными силами, вызвали из Москвы подрывников и, наконец, в 60-е годы взорвали. О взрыве торжественно сообщили по радио и в газетах.

На этом не остановились и срезали холм «до основания». Впоследствии на его месте возвели помпезный киноконцертный зал «Дружба», фонтан в форме план-шайбы токарного станка и пустынную набережную, на которой нынче выгуливают собак.

А тогда справа от собора красовались арочные деревянные ворота – центральный вход на базар. По Калининской, подымая едкую пыль, тарахтели редкие «эмки», «полуторки», «трехтонки» или же ленд-лизовские «студебеккеры» и «виллисы». Их было меньше, чем пугливых лошадей, которые шарахались от машин, не слушая возчиков.

Напротив базара, на стене теперешней школы рабочей молодежи, висело огромное панно. Бравый румянощекий солдат, с лихим русым чубом из-под заломленной набок пилотки держал в руке, как бы угощая, раскрытую пачку папирос «Казбек». В другой руке он держал уже дымящуюся колечками, наполовину скуренную папиросину. Весь его вид выражал довольство и силу. Внизу призывно алела надпись: «На папиросы не сетую. Сам курю и вам советую!» До борьбы с курением дело еще не дошло.

Сам рынок представлял собой экзотическое зрелище – разнокалиберные деревянные магазинчики, киоски, туалеты, навесы и крытые прилавки. Торговали здесь овощами, фруктами, мясными и молочными продуктами, трофейными вещами и тканями, скотиной и птицей, жестянкой, скобянкой, патефонными пластинками и семечками.

На задах, вдоль берега, ютились катакомбы из разномастных ангарчиков, сарайчиков и навесов – цеха артели инвалидов «Металлист».

Здесь делали металлические кровати, оцинкованную посуду и садово-огородный инвентарь. На заднем выезде стояла кузница, где можно было подковать лошадей.

На левом берегу, напротив базара, к городу подходила железнодорожная ветка. Поутру окутанный дымом паровозик серии «СУ» притаскивал к вокзалу полдюжины вагонов со станции Б-ск I. Из вагонов высыпал увешанный корзинами, авоськами, мешками торговый люд и через мост спешил на рынок. Территория рынка заполнялась телегами, тачками, коромыслами и «парашютами» – этим чисто брянским изобретением (корзина в платке за спиной).

Горами высились глиняные кувшины, горшки, миски. Гроздьями висели деревянные ложки и лыковые лапти, громоздились дубовые бочки и кадки. Китайцы развешивали бумажные веера, гирлянды, надувные шарики с пищалками. Демонстрировались традиционные безворсовые коврики с расписными лебедями и пухленькими ангелами. Тупо поглядывали свинки-копилки, фарфоровые волки и слоники. Народ толкался, шумел и спорил. Тут и там целыми таборами носились цыгане, карманники, торговцы водой и морсом, леденцами на палочках.

Типажи

– Бабоньки-дамоньки! – зазывал зрителей небритый верзила, потряхивая мешком. – Продаю поросенка! Дешево продаю поросенка!

Верзила шарил рукой в мешке, пытаясь вытащить на свет божий отчаянно визжащего поросенка. Тот не давался. Потеряв надежду справиться с тварью, хозяин зло пинал мешок сапожищем.

– Ты чо, гад, над скотиной издеваешься? – вставал на защиту несчастного кто-то из зрителей под возмущенный ропот остальных.

– А ты не встревай, тебе не продаю!

– Ну, прибил, наверно, свинку, обормот, – сожалела, вздыхая, женщина.

Верзила добивал исходившую визгом свинью об угол киоска и вытряхивал из мешка под ноги зрителей… кирзовый сапог. Мужики хохотали, а бабы с воплями прыгали в стороны.

– О-ё-ёй! – вдруг заходилась одна из зрительниц. – Сумку срезали!

А злодей, подхватив сапог, уже растворялся в толпе. Услышав милицейский свисток, все спешили покинуть место происшествия…

Раздвигая толпу выставленной вперед палкой, скакал одноногий инвалид по кличке Журавель. На линялой гимнастерке звенели боевые ордена и медали. На голове Журавеля, как на витрине, красовалась новенькая восьмиклинка.

– Кому картуз бостоновый? Картуз кому? – зазывал он покупателей.

Пустая брючина по самую культю была набита товаром. Найдя покупателя, Журавель подозрительно осматривался – нет ли рядом милиционера, залезал в расстегнутую ширинку и молниеносно выхватывал из штанины восьмиклинку.

Извлеченный картуз был какого-то линялого цвета и никак не тянул на витринного собрата. Журавель тут же пресекал все возражения: «Энтот не продается, для себя шил!»

Как бабочку сачком, он ловил восьмиклинкой голову клиента, несмотря на то, что тот упирался и крутил головой. Недовольный покупатель возвращал товар и настаивал на витринном образце. Тяжело вздыхая и закатывая глаза, словно расставаясь с самым дорогим в своей жизни, Журавель стаскивал с головы картуз. Когда покупатель рассчитывался, Журавель вынимал из штанины копию проданного и водружал на голову. Несимпатичный экземпляр занимал место в штанине.

– Дяденька, солдатик! – хватали за руки и полы шинели проходящих мужчин цыганята. – Дай рупь!

Чумазые, немытые, они отталкивали друг друга, стараясь первыми схватить подачку.

– Дяденька, дай еще, на пузе и на голове станцуем!

Мужчина нехотя лез в карман: «Ну, давайте, танцуйте!» Цыганята плюхались животами в пыль, били себя по ляжкам и делали корявые кувырки, в то время как девочки хлопали в ладоши и пели противными голосами: «Арбуз-дыня, Шахна синя…»

– Чистим-блистим! Чистим-блистим! – зазывал клиентов чистильщик обуви, стуча над головой, как турецкими тарелками, щетками.

Прямо на проходе, под ногами у прохожих, безногий гармонист рвал меха. Он пел о трагической истории батальонного разведчика.

«Я был батальонный разведчик,А он писаришка штабной,Я был за Расею ответчик,А он спал с моею жаной…»А вот заключительные, рвущие души слова:«Ох, Клава, ты, милая Клава,Понять не могу я того,Как ты променяла, шалава,Меня на такое говно!Я бил его в белые груди,Срывая с него ордена…Эх, люди, вы, русские люди,Подайте на чарку вина!»

Гармонист утирал ушанкой пот и протягивал ее слушателям. В ушанку летели медяки. Мужчины матерно ругались, глядя на женщин. Женщины сочувственно вздыхали, глядя на мужчин.

На другом конце рынка плотный крутоплечий мужчина в тельняшке зазывал сиплым голосом: «Граждане, перед вами легендарный русский силач, чемпион мира по французской борьбе – дядя Ваня Бежицкий! Па-апрашу образовать круг!»

Обычно дядя Ваня Бежицкий гастролировал в пригородных поездах, играя роль слепого.

– Подведите меня к Ташкенту, – приказывал он своим жуликоватого вида ассистентам. Те подводили его к раскаленной буржуйке в центре вагона. Дядя Ваня отогревал здоровенные ручищи: «А теперь внимание. Снаряд!» Ассистенты ставили у его ног двухпудовую гирю.

– Па-апрашу публику проверить снаряд!

Если желающих не находилось, он клал гирю кому-нибудь из пассажиров на колени. Убедив публику в подлинности «снаряда», захватывал гирю мизинцем и несколько раз выжимал. На этом представление обычно оканчивалось, и ассистенты обходили зрителей с шапкой, чутко следя, чтобы медяк бросил каждый.

Птичий рынок

На самых задах базара ближе к мосту, ютился птичий рынок. Из многочисленных садков и клеток неслось щебетание. Голубятники собирались в отдельном уголке у керосиновой лавки, зажав птиц в ладонях, помахивали белоснежными голубиными хвостами, словно веерами, рассматривали голубей и хвалились «охотой». Голубятники называли друг друга «охотниками», а голубятня именовалась «охотой». Было несколько десятков различных игр на голубей. За пойманного чужого – «чужака», платили выкуп. На каждой улице имелось по нескольку «охотников», которые на утренней и вечерней заре свистали, поднимая в небо тряпками, прикрепленными к шестам, разномастные стаи голубей.